Новости

Лондон – Минск

Беларусь. Минск. Созданная более века назад, опера Р. Штрауса «Саломея» постоянно подвергалась нападкам критиков и цензоров. Например, в «Метрополитен-опера» «Саломея» все-таки была дана в 1907 году, только вот последующая ее постановка на этой знаменитой сцене в Нью-Йорке была осуществлена лишь в 1934 году.

Но, как известно, история часто повторяется. Когда в прошлом году первая постановка «Саломеи» в Минске была анонсирована, часть православных верующих выразила недовольство. Причина негодования крылась в том, что премьера изначально была запланирована в канун Дня Усекновения главы Иоанна Предтечи, а поскольку Иоанн Креститель является центральной фигурой в опере, верующие рассмотрели в этом… провокацию… Но не бывает плохой рекламы. Премьеру оперы «Саломея» перенесли на месяц: она не открыла сезон в сентябре, а состоялась в октябре. Но и 20 декабря, когда постановку представили в рамках Минского международного Рожественского оперного форума, в зале Большого театра Беларуси негде было яблоку упасть.

Этот великолепный спектакль поставил главный режиссер Большого театра Беларуси Михаил Панджавидзе. Да, возможно, кое-где еще чувствовалась незавершенность в драматургической части. Но невероятным воображением Панджавидзе можно только восхищаться! Я впервые увидел в этой опере пролог – хореографическую версию «Так говорил Заратустра». (Никак не меньше!) Возможно, некоторые православные волновались, что увидят здесь знаменитую метафору Ницше «Бог мертв!». Но в действительности симфоническая поэма благодаря хореографам Константину Кузнецову и Юлии Дятко обрела другое звучание. Иоканаан предстал перед нами словно «Странник над морем тумана» – с картины немецкого романтика Каспара Давида Фридриха. В финале хореографической притчи на сцене появлялся огромный лайнер (сценография Гарри Гуммеля), а с ним – самые разные герои – от шейхов и бифитеров до представителей современной милиции. Кстати, Панджавидзе сделал Ирода практически центральной фигурой (что непривычно для других постановок). Невероятно сильным был момент, когда Саломее на серебряном блюде со свечами и шампанским принесли «голову Иоканаана», но, когда крышка была поднята, тарелка оказалась пуста…

Соединение двух произведений Рихарда Штрауса в одном оказалось невероятно мощным: музыкальное настроение финала «Так говорил Заратустра» (1896) на самом деле очень близко началу «Саломеи» (1905) – и они плавно перетекли друг в друга. Хотя оркестр Большого театра до этого Рихарда Штрауса не играл, музыканты под управлением дирижера-постановщика Виктора Плоскины убедительно передали все нюансы партитуры.

Сопрано Екатерина Головлева оказалась сильной Саломеей: ее голос просто парил над оркестром. Она жила этой музыкой, что нечасто встретишь у исполнительниц этой сложной партии. Впечатлил и Станислав Трифонов – Иоканаан. Теплым звучанием порадовал Паж в исполнении Елены Сало. Хорошее впечатление произвела Иродиада – Оксана Якушевич. Даже обладая небольшим голосом, тенор Дмитрий Пьянов в партии Ирода приковывал внимание. В заключении могу сказать, что эта необычная, захватывающая «Саломея» намного интереснее любой постановки, что есть сейчас в репертуаре лондонских театров.

***

То же самое можно было бы сказать и о новой «Богеме», которая звучала на минской сцене 17 декабря. Эта постановка московского режиссера Александра Тителя заставляет задуматься. Она ультрасовременна и минималистична. Открытая, если не сказать – пустая сцена для некоторых зрителей могла показаться излишне бедной, но этот подход заставил сфокусироваться на самих персонажах. Пластиковые сиденья или черные мусорные баки в кафе «Момус», скульптуры в манере Пикассо, костюмы, напоминающие работы Шагала, величайшего художника Беларуси, абстрактные городские пейзажи – все менялось от акта к акту.

Пустая сцена создала сложности для певцов: некоторые голоса показались маленькими для такого большого театра, в особенности – приглашенного казахского тенора Медета Чотабаева, старающегося изобразить пылкого Рудольфа. Достойно пели Марсель (Владимир Громов) и Мими (Марта Данусевич). Партия Шонара была уверенно исполнена Денисом Янцевичем, а в голосе Коллена (Андрей Валентий) была приятная бархатная глубина. Трудно было судить о Мюзетте Клавдии Потемкиной, так как темп, заданный для ее вальса, был несправедливо медленным – и действительно, самым удивительным моментом вечера было отсутствие напряжения в дирижировании Плоскины. Учитывая итальянско-русский уклон репертуара театра, можно было ожидать, что маэстро будет удобнее работать с Пуччини, чем со Штраусом, но задаваемый им темп был слабым для такой разговорной пьесы – музыка, казалось, замирала между предложениями – и в оркестре было мало пуччиниевской силы.

Тем не менее, после блестящего и заставляющего задуматься решения Тителя финала спектакля (рабочие сцены катят за кулисы кровать Мими, за которой следуют ее друзья – словно в похоронной процессии, а на последних тактах опустевшую сцену уборщица протирает шваброй) с минской «Богемы» выходишь взволнованным.

Джон Эллисон