Новости

Чернобыль — память и боль

26 апреля 1986-го года произошел взрыв на Чернобыльской атомной станции — крупнейшая катастрофа в истории атомной энергетики. Была полностью разрушена активная зона реактора, здание энергоблока частично обрушилось, произошел значительный выброс радиоактивных материалов в окружающую среду.

Мы гордимся, что в числе сотрудников белорусского Большого театра есть настоящие герои (хоть и очень скромные люди), которые были в Чернобыле в то страшное время и спасали страну, людей, да и все человечество. Спасибо всем вам!

27 апреля был эвакуирован город Припять (47 тыс. 500 человек), а в последующие дни — население 10-километровой зоны вокруг ЧАЭС. Всего в течение мая 1986 года из 188 населенных пунктов в 30-километровой зоне отчуждения вокруг станции были отселены около 116 тыс. человек.

В зоне аварии работали представители службы радиационного контроля, сил Гражданской обороны, Химвойск Минобороны, Госгидромета и Минздрава. Помимо ликвидации аварии, в их задачу входило измерение радиационной ситуации на АЭС и исследование радиоактивного загрязнения природных сред, эвакуация населения, охрана зоны отчуждения, которая была установлена после катастрофы.

Олег Станиславович Горинович, музыкант оркестра Большого театра Беларуси:

«Я проходил тогда срочную службу во внутренних войсках. В мае 1986 года весь наш полк отправили в Чернобыльскую зону. Мы помогали вывозить людей из 30-ти километровой зоны, стояли на дорогах, охраняли покинутые деревни. В мае-июне гражданское население из зоны, в основном эвакуировали, оставались лишь бабушки, пожилые люди, которые не хотели покидать свои дома. Мы также разгружали всевозможные грузы, которые доставлялись в зону отчуждения. Трубы реактора я несколько раз видел, но очень издалека. Мы были молодыми солдатами-срочниками, выполняли приказ, хотя далеко не всё знали и понимали. За службу я получил медаль и удостоверение ликвидатора, долгое время у нас были большие льготы, как у ветеранов войны».

Сразу после аварии работа станции была остановлена. Интенсивный пожар на ЧАЭС продолжался 10 суток. Шахту взорвавшегося реактора с горящим графитом засыпали с вертолетов смесью карбида бора, свинца и доломита, а после завершения активной стадии аварии — латексом, каучуком и другими пылепоглощающими растворами (всего к концу июня было сброшено около 11 тыс. 400 т сухих и жидких материалов).

Радиоактивному загрязнению подверглось более 200 тыс. кв. км, из них 70% — на территории Украины, Беларуси и России. Наиболее загрязнены были северные районы Киевской и Житомирской обл. Украинской ССР, Гомельская обл. Белорусской ССР и Брянская обл. РСФСР.

Демьян Анатольевич Толстик, художник живописного цеха Большого театра Беларуси:

«Меня призвали в июне. Прислали повестку и на домашний адрес, и в театр, где на тот момент я уже работал более десяти лет. Почему именно меня? Мне было 33 года, и во время срочной службы в армии я получил специальность химинструктора. На сборном пункте в плане амуниции и обмундирования нас собирали, как на войну. Когда мы приехали в Брагинский район, приступили к обработке, дезактивации территории и населенных пунктов.

Деревни были почти пустыми, хотя кто-то все-таки там оставался, не хотел расставаться с родным домом. Мы приезжали в населенный пункт, проверяли радиационный фон, и если он был большим, начинали копать грунт, снимали радиоактивный слой и вывозили его в могильники. Потом работали в Хойниках. С семи утра и до восьми вечера не выпускали из рук лопаты. Также «мыли» дома и деревья. Потом вертолетчики посыпали местность специальным порошком. Но так как реактор «пыхтел», и пыль разносилась ветром, все равно радиация была. Мы носили специальную форму, отталкивающую пыль. Наш полк жил в палатках, после работы мы проходили санобработку. Пробыл я там месяц, хотя призывался на полгода. Но так как у меня трое детей, разобрались и отпустили меня через месяц».

Правительственная комиссия обратилась к войскам химической защиты с целью проведения оценки радиационной обстановки и к военным вертолетчикам для оказания помощи в тушении пожара активной зоны. На аварийной площадке к этому времени работало несколько тысяч человек.

После первого, наиболее острого, этапа все усилия по локализации аварии были сосредоточены на создании специального защитного сооружения, называемого саркофагом (объект «Укрытие»).

В конце мая 1986 года была сформирована специальная организация, состоящая из нескольких строительных и монтажных подразделений, бетонных заводов, управлений механизации, автотранспорта, энергоснабжения и др. Работы велись круглосуточно, вахтами, численность которых достигала 10 тыс. человек.

В период с июля по ноябрь 1986 года был сооружен бетонный саркофаг высотой более 50 м и внешними размерами 200 на 200 м, накрывший 4-й энергоблок ЧАЭС, после чего выбросы радиоактивных элементов прекратились.

Александр Васильевич Груздов, руководитель службы документационного обеспечения управления Большого театра Беларуси. Награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени:

«В сентябре 1986 года я был направлен в командировку в зону ликвидации аварии. В составе оперативной группы белорусского военного округа я, тогда в звании капитана, работал в Брагинском и Хойникском районах. Помимо белорусов, для работ на зараженной территории были командированы воинские части и подразделения Уральского, Прибалтийского, Киевского, Одесского, Закарпатского, Среднеазиатского округов. Группировка на тот момент была достаточно большой — более 20 тысяч человек.

Одной из задач нашей оперативной группы была организация перехода войск из летних палаток «в зиму», мы ее выполнили за полтора месяца. Еще одна задача — работы по дезактивации объекта. Самой серьезной задачей было выполнение специальных работ на крыше блока.

Наш батальон должен был выезжать в зону «Н» для работы по очистке крыши разрушенного энергоблока от радиоактивных осколков, потому что шли выбросы, вплоть до ноября месяца 1986 года. Разрушенный реактор снизу расчищали радиоуправляемые машины, а сверху могли работать только люди. Другого способа очистить крышу не было. Попытались применять японскую технику, но она выходила из строя через несколько минут, так как проникающая радиация воздействует даже на электронику, и техника перестает работать вообще, поэтому использование роботов на крыше было исключено. Уровни радиации были огромные. Помню, когда я приехал в свою очередь в зону «Н», кварцевые часы, которые были у меня на руке, остановились через несколько минут. Управление процессом шло с чердака 3-го энергоблока ЧАЭС. До этого радиационная разведка прошла по зданию блока, сделала замеры и очистила проход и коридор, а в помещения нельзя было заходить, там висели таблички — 350, 500, 800, 900 рентген.

На крышу и к разрушенному реактору выходили группы из 6 человек. Считается, что 50 рентген в час — это уже лучевая болезнь. А уровень на крыше был в десятки раз больше, поэтому смена длилась 60 секунд, за один выход люди получали однократную дозу в 15-20 рентген. Люди очищали крышу от остатков графитовых блоков по 60 кг весом каждый, из которых был построен реактор. Что можно успеть сделать за 60 секунд? Бросить два, три камня в жерло реактора. Чтобы вытащить блок, который прижала какая-нибудь труба, двое поднимали трубу, а третий человек, пока они держали, вытаскивал и выбрасывал 60 кг графита. Спецодежда была со свинцовой защитой. Важнейшим моментом была защита органов дыхания. Радиоактивная пыль опасна тем, что период ее полураспада длится несколько десятков лет, при попадании внутрь она фонит и разрушает организм. У меня в полевой сумке было несколько респираторов, которые нужно было менять каждые 45 минут. Те, кто пренебрегал правилами безопасности, средствами защиты, серьезно пострадали или получили смертельные дозы.

Крышу прошли тысячи людей, которых было непросто подобрать. К примеру, в батальоне, где надо было отобрать 30 человек, мы работали полдня, потому что многие были уже на грани суммарной дозы, их нельзя было брать, и тогда собрали команду из поваров, писарей из штаба, которые никогда не выезжали на такие работы. Срочников в эту зону «Н» — самую опасную в районе ликвидации — не брали вообще. Нужны были люди средних лет и старше, призванные из запаса — был целый ряд параметров, по которым они отбирались. Я не помню ни одного случая отказа идти работать в опасные зоны.

Мы координировали действия наших военных на белорусском участке территории, но была еще и киевская зона. А также зона воздушная — работали вертолеты, с воздуха забрасывали реактор, приостанавливая выбросы.

Сначала мы жили в каком-то интернате, потом выпали радиоактивные осадки как раз на эту местность, в выбросе обнаружили цезий, поэтому мы переехали на сорок километров севернее и расположились на территории совхозного техникума. В учебных корпусах, общежитии никого не было, поэтому наша оперативная группа там расселилась. А войска жили в палатках в поле. Но и в войсках и в оперативных группах была обязательна ежедневная баня в конце рабочего дня, смена белья, и раз в неделю — смена верхнего обмундирования. Была осень, много опавших листьев, дорожки, по которым люди ходили, чистили, а в груде опавшей листвы дозиметр трещал, как бешеный. Помню, что год был грибной. И яблок очень много. Но продукты мы покупали в магазине — идешь по саду и не можешь сорвать яблочко, потому что оно — источник излучения.

Мы работали не 8 часов, а как минимум 12-14. За полтора месяца у меня было только два выходных дня, и то, потому что после очередного возвращения из зоны я попал в лазарет: поменяв все обмундирование, но не найдя шапки своего размера, я проходил два дня в зараженном головном уборе, который фонил. После того как обнаружили причину сильнейшей головной боли, я два дня лежал в кровати и писал отчет. Мне тогда было 27 лет, у меня уже была семья, ребенок. Командировка изначально должна была продлиться две недели, но растянулась на 45 дней».

Михаил Гершович Беркович, заведующий производственной мастерской по изготовлению сценографии Большого театра Беларуси:

«Меня вызвали в военкомат повесткой, через год после аварии, определили в полк, который отправлялся в Гомельскую область в сентябре 1987 года. Работал там полгода, до марта 1988 года. Сначала мы приехали в Гомель, потом передвинулись в Будо-Кошелевский, а затем Ветковский районы. В сентябре-октябре, когда было еще тепло, работали в самой Ветке. На станцию, где шли активные работы, наш полк не попал. Мы находились в тридцати километрах от реактора.

На станции были очень высокие показатели, а в деревнях — 0,4 -0,6 рентген. Мы чистили до 0,15-0,2, считалось, что при таких показателях можно жить. Однажды в одном из дворов была обнаружена высокая радиация. Мы начали чистить, но она не пропадала. Разведчики начали искать причину и обнаружили, что колодец во дворе был утеплен мхом, который накопил радиацию. Всё очистили, выбросили, привезли минераловатную плиту и заменили утепление.

В декабре начались морозы, и нас перевели на зимние квартиры в Рудаково. Я, по образованию инженер, был назначен командиром взвода, который занимался ремонтом техники — автомашин, тракторов. Также весь наш полк ездил по деревням, разбирая постройки в тех из них, которые были наиболее заражены, а бревна, доски свозили и сбрасывали в могильники. Работали в обычной военной одежде, но приехав вечером, должны были почистить форму, принять душ. Я это все выполнял и своих подчиненных этому учил, но не все прислушивались, так как радиация не видна без дозиметра.

Зимовали в палатках в поселке Рудаково, который находится между Хойниками и Брагиным. Наш полк очищал деревни, поселки — мы снимали и увозили зараженный грунт, новый привозили. Помню, как чистили в Ветке большую больницу с роддомом. В этом населенном пункте радиация прошла полосой, из-за осадков часть была зараженная, а рядом, где построили новые дома и находилась наша автобаза, была чистая зона.

В Рудаково взвод выполнял кроме ремонта и роль пожарной дружины. Однажды зимой загорелась водонапорная башня. Стояли морозы, и чтобы открутить кран с водой, нужно было его разогреть. Солдат, который за ним следил, нечаянно поджег ткань, которой был обмотан этот кран, и башня начала гореть. Солдат спасся, но очень испугался, а остальные развернули брандспойт и до приезда пожарных боролись с огнем. За тушение пожара получили грамоты. Мы получали зарплаты по должности, и по месту работы в Минске также платили зарплату в тройном размере. Приехав оттуда, я купил свою первую машину. Семья оставалась, конечно, в Минске. Два раза мне удалось получить увольнительные. Кормили нас неплохо. Были буфеты, так как телевизоров не было, кино привозили почти каждый день.

Из тридцатикилометровой зоны эвакуировали всех жителей и вывезли все, что было заражено, а дальше этой зоны люди как жили, так и продолжали жить. В Хойники тогда привезли новую специальную медицинскую аппаратуру. Начали обследование всех гражданских и военнослужащих. Все параметры у военных записывали в личную карту, прежде чем отправить домой. Возвращались домой весной, в марте».

Сергей Викторович Цыкалов, артист миманса Большого театра Беларуси:

«В театр в качестве артиста балета я был принят в 1982 году, а через два года призван в армию. Служил в воинской части специального назначения, которая именовалась в те годы «Белорусский полк внутренних войск МВД СССР». Подразделение было очень сильным: в составе учебной роты у нас были боксеры, штангисты — юниоры, чемпионы мира, Европы. Было на кого равняться, за кем тянуться в физподготовке. После полугода «учебки» я попал в мотосрелковую роту.

27 мая 1986 года, в четыре часа утра, мы были подняты по боевой тревоге, оделись, вооружились, погрузились в машины и совершили маршбросок в тридцатикилометровую зону, не зная поначалу, куда и зачем едем. Потом нам уже сказали, что произошел взрыв на атомном реакторе, выдали защитное обмундирование, провели инструктаж. И началась уже совершенно другая служба, приближенная к военным условиям.

В наши задачи входило пресечение мародерства, охрана государственных объектов в зоне отчуждения. Там мы находились месяц, больше нельзя было. Несколько сводных полков МВД — Минский, Киевский, Львовский — взяли под охрану тридцатикилометровую зону. Наш белорусский полк находился в поселке Гдень Брагинского района. Помню, что стояло очень горячее лето, было жарко и душно, тем не менее, все выполняли свой долг, не задумываясь о плохих последствиях, угрозе заражения. Не было времени об этом думать, все были загружены работой. Уровень патриотизма у молодых ребят был очень высок. Также строго выполняли инструктаж по защите, у нас была специальная форма, и это нас спасало. В Чернобыле я получил Серебряный знак II степени «За отличие в службе». В Хойники прилетел начальник отдела кадров Внутренних дел СССР, наш батальон построили и вручили награды. А медаль выдавалась позже, на основании документов о том, что я проходил воинскую службу в тридцатикилометровой зоне.

В конце июня 1986 года я вернулся в расположение полка, потом сразу же оказался в военном госпитале. После реабилитации дослуживал в Брянске. А затем продолжил работать в белорусском Большом театре, где танцевал в труппе балета до 2004 года».

На разных этапах ликвидации последствий аварии были задействованы:

• от 16 до 30 тыс. человек из разных ведомств для дезактивационных работ;

• более 210 воинских частей и подразделений общей численностью 340 тыс. военнослужащих, из них более 90 тыс. военнослужащих в самый острый период с апреля по декабрь 1986 года;

• 18,5 тыс. работников органов внутренних дел;

• свыше 7 тыс. радиологических лабораторий и санэпидстанций;

• всего около 600 тыс. ликвидаторов со всего бывшего СССР принимали участие в тушении пожаров и расчистке.
Источник: https://tass.ru/spec/chernobyl